На рассвете он был вознагражден за свои труды и волнения: чутким ухом он уловил первый спокойный вздох моряка. Сергей Дмитриевич закрыл глаза и откинулся в плетеном кресле. Он очень устал, во рту было сухо, кружилась голова. Но сквозь глухую слабость и утомление все сильнее поднималась в нем из глубины сердца волна высокой, благородной радости. Уверенным упругим движением он встал, широко и сильно потянулся, заложив руки за голову. Зеркало отразило его сухое лицо, упрямый подбородок, жесткий седеющий бобрик на голове. «Молодец! — негромко сказал он, глядя в глаза своему отражению. — Можно сегодня и похвалить!» Он подошел к окну,- поднял штору. Рассветный сад пахнул в лицо ему влажной росистой прохладой. Всходило солнце, вершины деревьев горели в прозрачном и тихом пламени, края высоких облаков расплавились и озолотились. Сад просыпался, птицы возились в кустах, чирикали и щебетали, встречая солнце, а оно поднималось — огромное, доброе, горячее, несущее миру свет и жизнь. НА БОЛЬШИЕ ДЕЛА! Никулин поправлялся быстро. Сергей Дмитриевич пристально, ревниво следил за его здоровьем, осматривал через день и с каждым разом все крепче, все веселее хлопал по голой тугой спине. — Гудит! Колокол! Вот это порода, это я понимаю! Через полтора месяца Никулин впервые вышел в сад погулять. А еще через месяц он явился однажды утром в кабинет Сергея Дмитриевича. — Слушаю, — сказал Сергей Дмитриевич, отложив перо. — Что случилось? — Не могу я больше, — сказал Никулин. — Ночей не сплю. Если уж мне суждено от немецкой пули погибнуть — пусть. — На это я согласен. А здесь, в госпитале, я от бессонницы помру. — Ага-а! — протянул Сергей Дмитриевич. — Понимаю, картина ясна. Вы не бойтесь — от бессонницы не помрете. Я вам снотворные порошки выпишу, будете принимать на ночь. — Мне порошков не нужно! — взмолился Никулин. — Вы меня из госпиталя выпишите. Я там долечусь, на фронте. А здесь нет больше моего терпения. Сердце горит!.. — Вот бедняга! — сказал Сергей Дмитриевич с насмешливым сочувствием в голосе. — И бессонница у него, и сердце больное. Придется вам по инвалидности в отставку идти, по чистой. И вдруг, выкатив глаза, командирским тоном закончил: — Довольно разговоров! Еще вы меня будете здесь учить, кого и когда выписывать! Сам знаю! Отправляйтесь в сад, гуляйте! Кругом — марш! С тех пор такие разговоры между ними, повторялись каждую неделю: Никулин просил, Сергей Дмитриевич неумолимо отказывал. Никулин тосковал и томился. Ему думалось, что товарищи, прибывшие позже и еще не покинувшие своих коек, смотрят на него с немым осуждением: выздоровел, ходит, ест за троих, а о фронте даже не вспоминает... Он в душе был очень совестлив, Иван Никулин, и такие мысли были ему нестерпимы. — 2 —
|