|
– Пилюли давайте. * * * …Цок-цок, цок-цок, цок-цок… Перестук копыт, словно музыка. Чубчик у извозчика подвитой, ржаной цветом. – Сейчас он петь станет, – шепнула Сашенька, – когда я сюда ехала, – он так пел прелестно. – «Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке»? – Нет. «Зачем сидишь до полуночи у растворенного окна…» – «Зачем сидишь, зачем тоскуешь, кого, красавица, ты ждешь?» Ни одного прохожего на улицах. – Что ты, Максимушка, вон люди! Видишь, сколько их?! – Никого я не вижу, и не слышу я ничего… – А цок-цок, цок-цок слышишь? – Дай руку мне твою. Нет, ладонь дай. Она у тебя еще мягче стала… Я ладони очень люблю твои. Я, знаешь, ночью просыпался и чувствовал твои ладони на спине, и глаза боялся открыть, хотя знал, что нет тебя рядом… Это страшно было – то я папу видел рядом, живого, веселого, а то вдруг ты меня обнимала, и я чувствовал, какие у тебя линии на ладонях и какие пальцы у тебя – нежные, длинные, с мягкими подушечками, сухие и горячие… А ты меня во сне чувствовала? Цок-цок, цок-цок… – А еще, знаешь, что он пел, Максимушка? Он еще пел «Летят утки, летят утки и два гуся…». – Ты почему не отвечаешь мне, Сашенька? – Я и не знаю, что ответить, милый ты мой… * * * – Сами-то из Петербурга? Или столичная фитюля? – поинтересовался доктор Петров, пряча деньги в зеленый потрепанный бумажник. – Прибалт. – Латыш? – Почти… – А по-русски сугубо чисто изъясняетесь. – Кровь мешаная. – Счастливый человек. Хоть какая-никакая, а родина. Что в Ревель не подаетесь? – Климат не подходит, – ответил Исаев, пряча в карман рецепт. – Дождит? – Да. Промозгло, и погода на дню пять раз меняется. – Пусть бы в Питере погода сто раз на дню менялась, – вздохнул доктор, – помани мизинцем, бросился б, закрыв глаза бросился бы. – Сейчас начали пускать. – Я изверился. Сначала «режьте буржуя», потом «учитесь у буржуя», то продразверстка, то «обогащайтесь»… Я детей вообще-то боюсь, милостивый мой государь, – шумливы, жестоки и себялюбивы, а коли дети правят державой? Вот когда они законы в бронзе отольют, когда научатся гарантии выполнять, когда европейцами сделаются… А возможно это лишь в третьем колене: пока-то кухаркин сын университет кончит… Кухаркин внук править станет державой – в это верю: эмоций поубавится, прогресс отдрессирует. Мой тесть-покойник, знаете ли, британец по паспорту, хотя россиянин – нос картошкой и блины на масленую руками трескал, – так ведь чуть не из пушек палили, когда в Питер приезжал. Любим мы чужеземца, почтительны к иностранцу… В Австралии паспорт, гляди, получу, фамилию Петров сменю на Педерсон – тогда вернусь, на белом коне въеду. «Прими, подай, пшел вон» – простят: иностранцу у нас все прощают… — 4 —
|