|
Платье было сшито специально ко дню рождения — темно-вишневое, с золотой вышивкой, и шло оно Вере необычайно. Она остановилась у зеркала, поправляя затейливо уложенные, слегка взбитые волосы (с утра ходила в парикмахерскую), и, честно говоря, собою залюбовалась. Вера вообще относилась к себе скорей положительно, отовсюду слышала, что мила, моложава, но в этом платье, с этой прической… Ну, лет сорок, сорок пять от силы… Статная, стройная, в меру полная, широкая не от спины к животу, а от бедра к бедру… Платье сидит как влитое, лицо свежее, глаза блестят. Правда, если вглядеться, видны кое-где морщинки и седина у висков проглядывает, но в светлых волосах она незаметна. Слегка нахмурилась, разглядывая в зеркало свою шею. Что ни говори, шея больше всего выдает возраст… Чуть поднатянула ладонями кожу назад — ох, так бы и оставить… — Нечего тут разглядывать да подтягивать, — сказала Маргарита Антоновна. Самокритика для женщины смерть. Я этим никогда не страдала. — Да и я, кажется, не страдаю. — Вот мы какие с вами душеньки. Подойдите-ка сюда, я вас поцелую. После поцелуя Маргариты Антоновны на щеке у Веры остался след от несмываемой заграничной помады. Попытались оттереть его одеколоном — черта с два! — Проклятый мир чистогана, — сказала Кунина. — Их нравы! Ну, ничего, придется мне вас поцеловать в другую щеку. Знаете, как в Евангелии: аще кто тебя поцелует в одну щеку, подставь другую… …К столу Вера вышла, рдея двусторонним румянцем. Все так и ахнули: такой красивой они ее еще не видели… — А все я, — сказала Маргарита Антоновна. …Разговор шумел, не умолкая. Гости жужжали, передавая друг другу блюда с неслыханными яствами (Ольга Петровна сияла от гордости). Молодежь ела и хохотала за отдельным столом. Звякали рюмки, звучали тосты. Пили за Веру Платоновну, за ее неувядаемость, за счастье, за успехи в работе («И за ее детей!» — донеслось с молодежного стола). Вика подошла с рюмкой и сама (только подумать — сама!) поцеловала Веру. — Тетя Вера, я вас люблю. — Наконец-то удостоилась, — сказала Вера смеясь. — Знаю, девочка моя, знаю, что любишь… Сосед Михаил Карпович, совсем уже старенький, пья-новатый, сидел по правую руку от Веры и ее уговаривал: — Ну вот, тебе и шестьдесят. Чем мы не пара? Где шестьдесят, там и семьдесят, а где семьдесят — семьдесят пять. Выходи за меня, ей-богу, не пожалеешь. Умру — все тебе достанется, с собой не унесу. — Что вы, Михаил Карпович! Вы еще меня похороните… — А пойдешь за меня? — 127 —
|