— Давайте, — сказала Рита. Наутро увидела и залюбовалась: высокая, рыжая, белокожая. А глаза детские: зеленые, круглые, как блюдца. — Боец Евгения Комелькова в ваше распоряжение… Тот день банным был, и, когда наступило их время, девушки в предбаннике на новенькую, как на чудо, глядели: — Женька, ты русалка! — Женька, у тебя кожа прозрачная! — Женька, с тебя скульптуру лепить! — Женька, ты же без лифчиков ходить можешь! — Ой, Женька, тебя в музей нужно! Под стекло на черном бархате… — Несчастная баба! — вздохнула Кирьянова. — Такую фигуру в обмундирование паковать — это ж сдохнуть легче. — Красивая, — осторожно поправила Рита. — Красивые редко счастливыми бывают. — На себя намекаешь? — усмехнулась Кирьянова. И Рита опять замолчала: нет, не выходила у нее дружба с помкомвзвода Кирьяновой. Никак не выходила. А с Женькой вышла. Как-то сама собой, без подготовки, без прощупывания: взяла Рита и рассказала ей свою жизнь. Укорить хотела отчасти, а отчасти — пример показать и похвастаться. А Женька в ответ не стала ни жалеть, ни сочувствовать. Сказала коротко: — Значит, и у тебя личный счет имеется. Сказано было так, что Рита — хоть и знала про полковника досконально — спросила: — И у тебя тоже? — А я одна теперь. Маму, сестру, братишку — всех из пулемета уложили. — Обстрел был? — Расстрел. Семьи комсостава захватили и — под пулемет. А меня эстонка спрятала в доме напротив, и я видела все. Все! Сестренка последней упала — специально добивали… — Послушай, Женька, а как же полковник? — шепотом спросила Рита. — Как же ты могла, Женька… — А вот могла! — Женька с вызовом тряхнула рыжей шевелюрой. — Сейчас воспитывать начнешь или после отбоя? Женькина судьба перечеркнула Ритину исключительность, и — странное дело! — Рита словно бы чуть оттаяла, словно бы дрогнула где-то, помягчела. Даже смеялась иногда, даже пела с девчонками, но самой собой была только с Женькой наедине. Рыжая Комелькова, несмотря на все трагедии, была чрезвычайно общительной и озорной. То на потеху всему отделению лейтенанта какого-нибудь до онемения доведет, то на перерыве под девичье «ля-ля» цыганочку спляшет по всем правилам, то вдруг роман рассказывать начнет — заслушаешься. — На сцену бы тебя, Женька! — вздыхала Кирьянова. — Такая баба пропадает! Так и кончилось Ритино старательно охраняемое одиночество: Женька все перетряхнула. В отделении у них замухрышка одна была, Галка Четвертак. Худющая, востроносая, косички из пакли и грудь плоская, как у мальчишки. Женька ее в бане отскребла, прическу соорудила, гимнастерку подогнала — расцвела Галка. И глазки вдруг засверкали, и улыбка появилась, и грудки, как грибы, выросли. И поскольку Галка эта от Женьки больше и на шаг не отходила, стали они теперь втроем: Рита, Женька и Галка. — 8 —
|