|
20 Насущную необходимость уяснения этой проблемы осознавали не только наши ведущие отечественные психологи (А. Н. Леонтьев, С. Л. Рубинштейн и др.), для которых всегда была свойственна высокая философская культура, не только ученые-марксисты других стран (Ж. Политцер, Л. Сэв, Т. Ярошевский и др.), но и ученые иных ориентации, пытавшиеся противостоять позитивистским тенденциям и узкопрагматическому подходу, столь свойственному современной психологии. Сошлемся, например, на А. Маслоу, который писал, что психологи, прежде чем планировать свои исследования, формулировать гипотезы и производить эксперименты, должны иметь и ясно осознавать определенную философскую концепцию человека 19, или на П. Фресса, который подчеркивал, что никакая наука о человеке, и психология в первую очередь, не может абстрагироваться от общефилософского контекста, в который она включена 20 Почему же, несмотря на подобные призывы, переход границы психологии в сторону философского размышления о человеке осуществляется крайне недостаточно и робко? В отечественной психологии можно назвать, пожалуй, лишь одну по-настоящему развернутую и значительную по глубине попытку такого рода — последнюю (посмертно опубликованную) книгу С. Л. Рубинштейна «Человек и мир». Обстоятельство это во многом объяснимо самой историей взаимоотношения философии и психологии. И поскольку нам ниже предстоит перейти названную границу и предпринять философско-психологическое исследование проблемы нормы, краткое напоминание общего хода этой истории окажется не лишним. Психология как область познания, ориентированная на понимание деятельности души, существует издревле. В европейской культуре первое (из дошедших до нас) систематическое описание психических явлений сделано Аристотелем в его трактате «О душе». В течение всех последующих столетий, вплоть до XIX в., психологические исследования рассматривались не как самостоятельная область, а как составная часть философии. Развитие XIX в., особенно его второй половины, шло под знаком крепнущего авторитета естественнонаучного знания, которое все более дерзко, смело наступало на метафизические догмы мышления. Чтобы представить атмосферу той эпохи, можно привести слова швейцар- 21 ского ученого и общественного деятеля Августа Фореля из его доклада на съезде естествоиспытателей в 1894 г.: «В прежнее время начало и конец большинства научных трудов посвящали богу. В настоящее же время почти всякий ученый стыдится даже произнести слово «бог». Он старательно избегает всего, что имеет какое-либо отношение к вопросу о боге... Наука... на место бога поставила себе материалистические кумиры или слова, представляющие собой отвлеченные понятия (материя, сила, атом, закон природы...)»21. Этот «дух времени» затрагивает и философию, в которой в противовес отвлеченным мировоззренческим проблемам все больший вес приобретают сугубо позитивистские суждения, отвергавшие вслед за основателем подхода — О. Контом метафизические размышления о причинах и сущности явлений и ставящие своей задачей «чистое» описание и интерпретацию лишь опытных данных науки, и прежде всего естествознания *. Однако в исследованиях естествоиспытателей накапливалось все больше фактов, которые нельзя было объяснить чисто физиологическими или физическими понятиями. Требовались собственно психологические объяснения, но не в прежнем, спекулятивно-философском ключе, а в духе времени, т. е. объяснения строгие, научные, объективные. Эти тенденции и привели наконец к рождению психологии как науки, которая была отнята естествоиспытателями у ослабевшей, утратившей связь с жизнью идеалистической философии. — 15 —
|