|
Не к элите, не к приватизаторам науки и культуры я обращаюсь, роль их почти сыграна. Я обращаюсь к тем, с кем работал и жил бок о бок, занимая у них до получки и давая взаймы. К тому седому кандидату наук, который читает в метро "Комсомольскую правду" и поет песни Булата Окуджавы. Который совершил гражданский подвиг, строя, как муравей, мощную науку с такими скромными средствами, что американские науковеды, получив реальные данные, никак не могли поверить и растерянно сверяли и сверяли цифры. А сегодня он искренне поверил новой утопии и ринулся в нее, даже не попытавшись свести в ней концы с концами. Это и есть наш интеллигент, генетически связанный и с Родионом Раскольниковым, и с Менделеевым. Это и есть замечательное и одновременно больное порождение нашей земли. И без всякой радости я говорю именно о болезни, которой почти никто из нас не избежал. В течение "реформы" я почти еженедельно пытался найти в действиях Гайдара и его команды разумные мотивы, соответствующие интересам России. Может, они — молодые технократы, приверженцы монетаризма, принявшие на себя кровавый труд хирурга? И каждый раз, суммируя все свидетельства в их пользу, я прихожу к выводу: нет, они — сознательно действующий инструмент чужой и враждебной России силы. Я вижу это в их лицах, улыбках, шутках. Они знают, какие материальные и душевные лишения и страдания переживает большинство соотечественников — и улыбаются. Хирург, ради спасения ближнего делающий ему срочную операцию даже без наркоза, не может улыбаться. И пусть он ошибется и погубит человека, я не брошу в него камень. Но это — не тот случай. Давайте пройдем, шаг за шагом, по основным постулатам нынешней революции, которой присягнула российская интеллигенция. Постулат первый. Цель революции — дать свободу советскому человеку и установить демократический строй.И за призраком легкой свободы Погналась неразумно земля Николай Гумилев Сразу заметим: понятия "свобода" и "демократия" были приняты на веру, без изложения их смысла. Интеллигенция отмахнулась от философов, переживших опыт первых революций. Собственное же понимание демократии и свободы интеллигенцией выглядит поистине жалким. Любая культура есть многомерный мир, каждой своей гранью ограничивающий свободы человека. Поэтому всякое скачкообразное изменение содержания категории свободы вызывает потрясение здания культуры. Очевидно, что смысл свободы сложен, определяется всем культурным контекстом. Разве все равно, идет ли речь о свободе Степана Разина или Томаса Джефферсона (который умер крупным рабовладельцем), о свободе Достоевского или фон Хайека? Бороться за какую свободу присягали наши м.н.с.? За свободу от чего? Ведь абсолютной свободы не существует, в любом обществе человек ограничен структурами, нормами — просто они в разных культурах различны. Но эти вопросы не вставали — интеллигенция буквально мечтала о свободе червяка, не ограниченного никаким скелетом. В статье "Патология цивилизации и свобода культуры" (1974) Конрад Лоренц писал: "Функция всех структур — сохранять форму и служить опорой — требует, по определению, в известной мере пожертвовать свободой. Можно привести такой пример: червяк может согнуть свое тело в любом месте, где пожелает, в то время как мы, люди, можем совершать движения только в суставах. Но мы можем выпрямиться, встав на ноги — а червяк не может". — 4 —
|