|
- Вот как! Свободны до будущего года? - Я вольная птица и работаю, только когда мне хочется. - И вам не захочется до будущего года? - Право, не знаю. Может быть, это желание появится у меня сейчас, а может быть - никогда. - Чем же вы занимаетесь? Живописью? - Нет, я пишу. - Не может быть! - воскликнул Дуглас по-французски. - Почему "не может быть"? - Потому что я тоже пишу. Теперь остановить их было уже невозможно. Разговор их не стоит пересказывать. То, что двое писателей могут наговорить о своей профессии, интересно лишь для самих писателей. Так просидели они около часу, пока им не стало холодно; тогда, не переставая болтать, они поднялись. Френсис прекрасно помнила его очерк об отставных майорах, напечатанный в "Хорайзн". Дуглас чувствовал себя страшно неловко: он не знал ни одной ее новеллы. Но когда по его просьбе она перечислила их и даже рассказала ту, где речь шла о том, как муж и жена, в сущности совершенно чужие друг другу люди, вынуждены жить в полном одиночестве в занесенном снегом загородном домике и проводить долгие зимние вечера, запершись каждый на своей половине, он с нескрываемым восторгом воскликнул: "Так это ваша?" И от этих слов ей сразу стало тепло на сердце. Вдруг они спохватились, что двенадцать уже давно пробило. Дуглас, махнув рукой, послал к черту свое деловое свидание, и они зашли в китайский ресторан, где заказали себе первое, что попалось им на глаза, - яйца под соусом и сандвичи с морской капустой. Спустя некоторое время они сели в автобус, идущий в Хемпстед-хайт. Дуглас был поражен и даже чуточку раздосадован; он знал о существовании этой любопытной деревушки, но никогда не видел ее своими глазами. Как он мог до сих пор не побывать здесь? Френсис рассмеялась с наивной гордостью. Прежде чем зайти к ней, они побродили по улочкам. Потом разожгли огонь в маленьком, с деревянными инкрустациями камине, и, пока она, не переставая болтать, готовила чай, он, не выпуская трубки изо рта, устроился в своих светлых фланелевых брюках прямо на полу у огня, обхватив руками колени. Когда стало смеркаться, он сделал вид, что собирается уходить. Она не отпустила его и открыла к обеду банку тушенки и консервированные ананасы. Наконец часам к десяти они расстались. Сидя на империале автобуса и глядя, как в темноте мелькают редкие огни Флит-стрит, он думал: "Честное слово, я влюблен". С ним это случалось не в первый раз. Но теперь он испытывал что-то совсем новое, что-то очень нежное и спокойное. Отрывок из верленовского стиха (он был без ума от Верлена) не выходил у него из головы: "...и плена не боясь..." Он даже не думал о том, будет ли эта любовь взаимной. — 8 —
|