|
— Машк, ну ты — мастерица, — сказала Настя, как бы стряхивая с себя то, давнее воспоминание и возвращаясь сюда, в сегодняшний день, к сегодняшней Машке и к себе самой. — И как ты только все успеваешь. Я бы одна — ни в жизнь столько бы ни приготовила. — А мне — легко, — засмеялась Маша. — Я это дело очень люблю — всех кормить, мне бы — большую семью, чтобы семеро по лавкам сидело, а я всех кормила да холила. Да только не получилось у меня — семеро по лавкам... Маша сказала это спокойно, но Настю кольнула эта фраза. Кольнула из-за того, что она только что вспомнила. Он него, от ее Сашеньки, Маша готова была рожать не только семь, все десять. Она за ним как собачка готова была бежать, она жизнь свою готова была отдать за него — только ничего этого не было ему нужно. Он себе спокойно жил со своей женой, иногда пользуясь Машкой как пансионатом или санаторием со всеми удобствами. А Машка — добрая, терпимая Машка — все понимала и все прощала, и была рада быть с ним и быть для него всем — только никем она не была ему нужна... «И как она только Пашку умудрилась с ним завести», — зло подумала Настя о ее Сашеньке, и ныне здравствующем Александре Петровиче. Он, небось, если бы сразу узнал, что она беременна, — силой бы ее на аборт послал. Настя остановилась, чувствуя, что сейчас опять заведется. Так бывало каждый раз, когда она вспоминала о Машкином прошлом, и, хоть и редко это бывало, все равно каждый раз приходила она в какое-то возмущение от того, как страдала Машка, и как он, этот сытый мужик, просто пользовался ею, ничего не давая взамен. — Нет, ну сына все-таки он ей дал, — подумала она. И сама себе ответила: — Да не дал он, она сама взяла, — он сроду ей ничего не давал. Он мог только брать. И разрушать... И она опять вспомнила Машкино лицо в ту ночь, и то — какая она была потом, первые месяцы, когда уже была одна, без него, и была она вся как умершая, почерневшая, и только жизнь в ней ее будущего сына и спасла ее тогда от чего-то страшного, чего боялись подруги. Настя посмотрела на Машу, которая, стоя у стола, просто осматривала все его красивое наполнение, и лицо у нее было сейчас такое другое — довольное и спокойное, хорошее было у Машки лицо, и человек она была — хороший, пожалуй, самый лучший из всех ее подруг. И Настя подумала — ну вот и славно, что у нее все так. Что живет она с Петенькой, и Петенька ее уважает и ценит. И живут они спокойно, хватило Машке с лихвой той дикой страсти и несчастной любви. И Настя довольно вздохнула, хотя особой радости нет в Машкиной жизни, и Пашка, Машин сын, иногда бунтует и хамит Петру Андреевичу, как он официально, не впуская в свою жизнь, его называет. Но это лучше, чем было. — 5 —
|