|
Лариска махнула рукой в ответ на Настино возражение, мол, не все равно, — что бабы, что женщины — один черт. А Настя не унималась: — Да, точно, мы все остались женщинами... Но — мы такие разные женщины... Машка у нас такая правильная, такая домовитая. Такая принимающая, мудрая. Люська — типичная женщина-жертва, которая с мужиком мучается, там ни принятия, ни мудрости и в помине нет. Ты, Лариска, — просто феминистка, ты такая свободолюбивая, такая современная, ты у нас прям бой-баба! А я — я даже сама не знаю, какая я, — и что нас только объединяет?.. — Ничего удивительного нет! — уверенно заявила Лариса. — Ты и есть наше цементирующее звено! И, увидев непонимающий Настин взгляд, пояснила: — Машка у нас на одном конце оси. Традиционная женщина-мать-сестра-хозяйка. Я — на другом конце оси: современная, свободная, независимая. Люська — та мотается постоянно: от страсти к ненависти, от «куси-пуси», до «пошел вон, зараза!». А ты — посередине. Незыблемо стоишь на своих идеалах. Идеалистка наша, — сказала она, и было непонятно — осуждение или ирония в ее словах, или любовь, смешанная с уважением. «Идеалистка»! Сколько раз Настя сама себя так называла. И ругала за свой идеализм. И решала раз и навсегда распрощаться со своими мечтами. Но, как говорила Лариска, против себя не попрешь! И она опять приходила к тому, от чего уходила. К своей мечте о любви — взаимной и глубокой. О своем мужчине. — У нас четверых, Настька, абсолютное единство и гармония, — продолжала Лариса. — Мы как единое целое, как времена года, которые все вместе и создают один полноценный год. Во, сказанула! — произнесла она, как будто бы только сейчас и поняла, что на самом деле сказала. — А знаешь, Насть, ведь точно — мы как времена года, как специально подобрались. Люська у нас — лето. Там вечно жарко, все цветет, все бурлит. Машка — осень: «Отцвели уж давно...». Лариска вдруг прервала свою песню и быстро вскинула взгляд на Машу — не слышала ли она, но Маша уже вышла на кухню — не до разговоров ей было. Лариса посмотрела на Настю, и взгляд у нее был немного виноватый, вот, блин, сказала — не подумала, но все тем же бодрым голосом она продолжила: — Я — зима, холодная, строгая, всем стоять — бояться... А ты у нас — настоящая весна, вся в ожидании, вся готовая расцвести: «И вечная весна...», — уже не боясь своего голоса, не боясь, что ее услышит Маша, пропела Лариса, и, довольная собой, закончила: — Нет, ну это же надо, как все красиво свела в одно целое, и главное — не придерешься. Я просто — философ! — 3 —
|