|
они старыми были, когда и не родились мы. Да и много ли времени нужно, скажи на милость, чтобы дерево высохло и надломилось, чтобы взять да и постареть, а потом... Старые письма, как люди старые, одеваются по-осеннему. Старые письма, как песни старые, забываются, но не всеми. Письма старые жгу. Как много их. Я сначала сижу, не трогая, ЖДУ. не двигаясь, не выплескивая из рюкзака. Я костер развожу сперва мысленно, чтобы не заплясала рука... Но пойми же, чудак, нету смысла хранить старые, совсем старые письма. Для чего им лежать? Кто-то вынет, полюбопытствует и опять в ящик затиснет... Да и много ли проку, скажи на милость, от прапрадедушкиного письма? Кое-где даже правописание устарело весьма. Сплошняки пожелтевших пролежней. Ежели истрепаться вот так, до истаиваиия мозговой резьбы, обнаружатся отпечатки пальцев судьбы... Ну пора. Спички взял?.. Заодно закурим. Этот способ кремации малооригинален, зато культурен. Тихо, весело, славно горят листочки, как щенята друг с дружкой лижутся, покойникам не чета — видно, письма затем и пишутся, чтобы их не читать, а держать просто так, в этом ящике, в обгорелом моем мозгу... Письма жгу, нанося убыток непоправимый архивам, кабинетным червям ненасытным, потомкам хилым, исследователям исподнего — ничего, пусть в анналах дерьма господнего, возбужденно жужжа, пороются и, пополнив его собой, успокоятся. Отозвавшись на ворожбу, пламя жадное, наконец, опомнилось, охватило все разом, восстало в рост. Письма жгу — это необходимый сигнал для звезд. Им, которые сверху так ясно видят машинальную нашу возню, нашептать бы, что из этого выйдет, взять за руку... Не виню и себя даже. Я так был слеп, что раскаянье окаменело. Птички божий! Клюйте смело ископаемый этот хлеб, торопитесь, пока не продано, быстро, быстро... Вот «люблю» твое, вот оно, эта искра. Наконец встретились, обнялись два счастливца: огонь и я. Сколько встреч в тебе, сколько лиц — столько длится агония. Загляни, душа, в пламя-зеркало, заглотни ушат дыма терпкого... Вот старик седой и незрячий. Кому-то он объясниться хочет. В морщинах улыбку пряча, бормочет: я зачем-то учился драться, ходил в походы. Как бы все это пригодилось, коль знать бы, кого рожу. Мне бы только успеть прибраться да сжечь отходы, я вас не задержу. И быть может, в моей напрасности приоткроются дверцы... Восприми, Господи, душу в ясности, распрями сердце. * * * ...Приходится дожидаться ночи. Уже произвел несколько деловых шевелений кто-то лице-рукий за оконным стеклом — там, где невесомо висит размытая лампа и, как листовое железо, распластаны дымящиеся бумаги. Это Зазеркалье или застеколье имеется у каждого человека, для обнаружения нужен лишь свет изнутри и взгляд наружу. В детстве верил, что там есть все для жизни, что все видимое — только приглашение в то пространство. — 187 —
|