|
Но не все так мрачно. Спустя четыре года (в 1933), тот же Платонов напишет: "Страна темна, а человек в ней светится". Об этом свечении в подсоветской культуре и науке авторы старались не забывать и напоминать о нем читателям. Как это ни парадоксально, но наука получила шансы на выживание благодаря авторитарности, замкнутости, полной герметичности революционного сознания, истреблявшего у большевиков способность к мышлению. Последнее (действительно последнее) оказалось много хуже религиозного мышления: "При всем разнообразии религиозных воззрений религия всегда означает веру в реальность абсолютно-ценного, признание начала, в котором слиты воедино реальная сила бытия и идеальная правда духа" [С. Л. Франк. Этика нигилизма. В кн. Вехи. Из глубины. М., 1991, с. 171—172]. Вместо всего этого у большевиков доминировали революционная целесообразность и фанатичная вера в абсурдную утопию. Эта вера не только противостояла разуму, но и вызывала патологическую ненависть к интеллекту, к мышлению, к интеллигентности. Главным источником экстаза уничтожения, вирусов ненависти был большевистский вождь, который, если и не отчетливо осознавал, то интуитивно чувствовал, что само мышление, как заметил А. М. Пятигорский, — объективно является провокацией и подстрекательством. Соперники в этом ему были не нужны. Даже если бы ученые захотели, они не смогли бы в полной мере принять большевистские "правила игры", ужесточавшиеся с каждым годом. Наука, если и не сохраняла "правду духа", то учитывала "реальные силы бытия", она с ними имела дело. Правда духа чаще всего утаивалась. Ученые при всех своих фантазиях, гипотезах вынуждены были непосредственно соприкасаться с той самой действительностью, которая так старательно изгонялась из революционного сознания. И наука выработала постепенно свои правила игры, точнее способы выживания, в ситуации "идеологического общежития" (о них позже). Конечно, были потери, погромы, катастрофы, кризисы, жертвы. Гибли целые направления, в том числе в психологии (психотехника, педология, психоанализ, социальная психология). Но в целом психология выстояла, восстановилась, доказала неистребимость мысли даже в ситуации страха. На нашей науке еще сохраняются "родимые пятна коммунизма". Но в книге — не о них. Российская психология — это не фантом, и авторы имеют реальный предмет изложения. Более того, мы имеем все основания гордиться своей "репрессированной наукой", притом нисколько не меньше, чем наши коллеги из цивилизованных стран гордятся своей наукой. Слава Богу, мы, наконец, можем гордиться не "по-советски", а реальными достижениями своей науки, не преувеличивая, но и не преуменьшая их. — 5 —
|