|
— Не горячись, он и так расскажет о том, что нас интересует. — Не хотите ли чаю или кофе, — неожиданно обратился ко мне Коган. Я отказался. — Может быть, папиросу? Простите, совсем забыл, вы же не курите. Понимаете, вы должны понять, — продолжал он, — у нас общие государственные интересы. — И вдруг спросил: — Какой город вас больше интересует: Алма-Ата или Ташкент? — Все равно, — сказал я, — люди всюду живут и работают. — Конечно, конечно, — согласился Коган. Кажется, на этом предварительное собеседование и закончилось. После одной из встреч следователь не то на меня, не то на Когана заорал: — Долго прикажешь возиться с этим говном — мальчишкой? — Будь сдержанным, договоримся. Все дело в вашей позиции, — сказал мне Коган. — Нам совершенно необходимо согласие одного из обериутов подписать важнейший документ: что вы, Бахтерев, являлись участником антисоветской группировки в области детской литературы. Подпишете — получите минимально, не подпишете — пеняйте на себя. — Решим вопрос завтра, — сказал я. — Согласен, мой принцип — не обманывать. По пути в камеру и в камере я не переставая думал, как же правильнее поступить? Почему на допросах ни разу не назывался Разумовский, хотя детские книжки, статьи и очерки написаны нами совместно. Почему не упоминался детский писатель и одновременно обериут Дойвбер Левин? Видел я только Туфанова. Меня привели на прогулку, его — уводили. Наутро решил: «организация» — полнейшая фикция, соучастников нет. Называть некого. Может быть, обериутов? Конечно, исключено. Пусть пытают. Приму всю ответственность на себя. Верить было рискованно, но я поверил и подписал. Начались дни мучений и терзаний. На «брандахлыст» или кашу я не мог смотреть. — Заболел, что ли? — спросил разносчик так называемого обеда. — Хуже, — промямлил я, возвращая миску. Примерно в эти дни к маме зашел Божечко. — На допросах Игорь держится — лучше нельзя. — Похвала эта вряд ли меня украшала. К тому времени мой застенный собеседник исчез: перевели в другую камеру, отправили в лагерь или расстреляли. На смену пришел неразговорчивый, то ли не умеющий пользоваться табличкой, а возможно, там в камере не было никого. И вдруг через несколько мучительных, одиноких дней раздался знакомый звук открывающейся двери. В голове мелькнуло: начинается, теперь — держись. Наметанный взгляд дежурного обвел камеру. Все в порядке. — Собирайтесь. С вещами. Уроки застойного говоруна не прошли зря: перевод в другую камеру означал — следствие закончено. Слова дежурною прозвучали музыкой. — 96 —
|