|
В одно из воскресений, утром, Юлия сама поехала на Пятницкую. Она застала старика Федора Степаныча в той самой зале, в которой когда-то, по случаю ее приезда, служили молебен. Он в своем парусинковом пиджаке, без галстука, в туфлях, сидел неподвижно в кресле и моргал слепыми глазами. – Это я, ваша невестка, – сказала она, подходя к нему. – Я приехала проведать вас. Он стал тяжко дышать от волнения. Она, тронутая его несчастьем, его одиночеством, поцеловала ему руку, а он ощупал ее лицо и голову и, как бы убедившись, что это она, перекрестил ее. – Спасибо, спасибо, – сказал он. – А я вот глаза потерял и ничего не вижу… Окно чуть-чуть вижу и огонь тоже, а людей и предметы не замечаю. Да, я слепну, Федор заболел, и без хозяйского глаза теперь плохо. Если случится какой беспорядок, то взыскать некому; избалуется народ. А отчего это Федор заболел? От простуды, что ли? А я вот никогда не хворал и никогда не лечился. Никаких я докторов не знал. И старик, по обыкновению, стал хвастать. Между тем прислуга торопливо накрывала в зале на стол и ставила закуски и бутылки с винами. Было поставлено бутылок десять, и одна из них имела вид Эйфелевой башни. Подали полное блюдо горячих пирожков, от которых пахло вареным рисом и рыбой. – Прошу дорогую гостью закусить, – сказал старик. Она взяла его под руку и подвела к столу и налила ему водки. – Я к вам и завтра приеду, – сказала она, – и привезу с собой ваших внучек, Сашу и Лиду. Они будут жалеть и ласкать вас. – Не нужно, не привозите. Они незаконные. – Почему же незаконные? Ведь отец и мать их были повенчаны. – Без моего позволения. Я не благословлял их и знать не хочу. Бог с ними. – Странно вы говорите, Федор Степаныч, – сказала Юлия и вздохнула. – В евангелии сказано: дети должны уважать и бояться своих родителей. – Ничего подобного. В евангелии сказано, что мы должны прощать даже врагам своим. – В нашем деле нельзя прощать. Если будешь всех прощать, то через три года в трубу вылетишь. – Но простить, сказать ласковое, приветливое слово человеку, даже виноватому, – это выше дела, выше богатства! Юлии хотелось смягчить старика, внушить ему чувство жалости, пробудить в нем раскаяние, но всё, что она говорила, он выслушивал только снисходительно, как взрослые слушают детей. – Федор Степаныч, – сказала Юлия решительно, – вы уже стары, и скоро бог призовет вас к себе; он спросит вас не о том, как вы торговали и хорошо ли шли ваши дела, а о том, были ли вы милостивы к людям; не были ли вы суровы к тем, кто слабее вас, например, к прислуге, к приказчикам? — 58 —
|