|
Другой выразительный пример этой молитвенной свободы можно видеть в том, как в последнее время своей жизни, сокрушенный угасанием веры в сердцах людей во всем мире, старец читал Трисвятое так: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный и ВЕРНЫЙ, помилуй нас». Однако здесь следует отметить, что этот свободный творческий процесс всегда происходил у отца Софрония в рамках предания Православной Церкви. Старец дорожил ее дивным литургическим богатством, многие тексты которого он знал наизусть, но он также говорил, что в наше время нужно писать новые молитвы, так как «Требник» уже не покрывает всех нужд нашей эпохи. Составляя новые молитвы, он заботился о том, чтобы оживить, возобновить притупившееся от постоянного повторения чувство молящихся. Так, например, были написаны им «Пятерицы» литургических молитв для приготовления ко Причащению, по схеме, найденной у преп. Симеона Нового Богослова. Вот как он сам пишет о них: «Мысль вовлечь в более тесное участие народ в совершаемое (литургическое) таинство несомненно правильна. Я лично нашел полезным совершить это несколько иным образом. А именно, в том месте, где обычно принято читать дополнительные молитвы или прошения на Литургии, то есть после Евангелия, я стал добавлять некоторые прошения и затем молитву, приготавливающие к таинству, чтобы помочь предстоящим перед самым важным моментом Литургического канона собраться и внутрь себя, и воедино с иереем. Посылаю тебе эти тексты. У меня пока их пять. Каждый из них я читаю целиком на Литургии, меняя последовательность, чтобы разнообразить несколько. Дело в том, что если ограничиться одним текстом, строго фиксированным, тогда пришлось бы или очень удлинять его, или лишиться многих слов, которые, в общем, желательны. Даже у нас, в нашей маленькой церковке, приходится считаться со временем. Обычно наша Литургия занимает два с половиной часа... Я позволил себе ввести эти молитвы, которые, как ты видишь, составлены из текстов других литургических молитв, тайных и нетайных, с тем, чтобы оживить внимание, притупляющееся иногда от повторения одной и той же формулы. Есть у меня и другие молитвы, за усопших, за больных, и проч.»[4] Старец очень бережно и благоговейно относился к слову, так как он глубоко ощущал творческую силу всякого молитвенного действия, совершаемого с должным вниманием и напряжением. Он сам до конца жизни старался произносить всякое слово четко и ясно, с полным сознанием того, что говорится. Он настаивал, чтобы никогда не упускали из виду бытийного измерения молитвы, обращенной к Единому, воистину Сущему Богу, и не сводили ее к простому вычитыванию, поскольку критерием истинности молитвы является болезнь сердца, и плач, указывающий на то, что молитва наша достигла своей цели. Этот священный и страшный характер всякого молитвенного призывания особенно чувствовался, когда он читал Иисусову молитву. — 5 —
|