|
Именно ночью к человечеству приходили все великие мечты. Тысячи лет могли уйти на то, чтобы они стали реальностью, но все, что стало реальностью, сначала приходило к человеку как сон. Ночь - не только утроба, освежающая вашу жизнь, это также утроба, где к вам приходят все мечты о будущем прогрессе. Заратустра вообще не хочет выбирать. Его весть - невыбирающее осознание, жизнь в невыбирающем осознании, которое радуется всему, чем одарило вас существование. Зачем держаться за свет, почему бы ни познать также и красоту тьмы? Зачем держаться за жизнь, почему бы ни отправиться за приключениями в неведомые края смерти? Те, кто молились: «Господи, выведи нас от смерти к жизни», должно быть, испытывали глубокий страх, у них были навязчивые идеи. Но человек, который боится смерти, не может полно жить, потому что смерть и жизнь неразделимы, точно так же, как тьма и свет. Заратустра не хочет выбирать. Заратустра хочет наслаждаться, петь и песню дня, и песню ночи. Ему нравится танцевать и ранним солнечным утром, и звездной ночью. Вот и ночь: громче голос бьющих ключей - ибо все стихло: уснули птицы, уснули звери, уснули люди, исчезло все мирское. Великая тишина спустилась на всю планету, и теперь даже шепот становится громче. Громче голос бьющих ключей. И душа моя - бьющий ключ. Вот и ночь: просыпаются песни влюбленных. И душа моя - песнь влюбленного. В это нужно глубоко вникнуть. Корни любви глубоко уходят в ночь. Может быть, в темноте легче сбросить свою личность, сбросить маску, быть обнаженным, подлинным и правдивым. Может быть, в темноте легче раствориться друг в друге, погрузиться друг в друга, забыть о «я» и «ты». Днем это труднее; на свету вам нужен грим, маска, вы хотите показать самое лучшее. Вы хотите спрятать все, чего боитесь; если люди узнают об этом, вы им наверняка не понравитесь, они не будут вас любить, они не примут вас. Ночь дает вам свободу, отнятую днем. Наверное, это естественно, что любовь коренится в ночи. Вот и ночь: просыпаются песни влюбленных. Исчезают фальшивые личности, и реальные индивидуальности, без всякого страха перед обличением, абсолютно неприкрытые в темноте, могут сбросить с себя серьезность и поиграть. До тех пор, пока любящие не могут играть как дети, любовь очень поверхностна и бессмысленна. Пока любовь не стала невинной игрой, весельем и смехом, песней, танцем - это не любовь. Значит, это нечто мирское, товар, который можно показать лицом, который можно купить. Только в темноте вы подлинны; вы больше не боитесь общества, толпы - ведь в темноте нет толпы; вы один, нет никакого общества, нет религии, нет церкви, нет священника, нет никаких дураков. — 185 —
|