|
Мне почему-то всегда казалось, что именно так и пьют дипломаты – изящно, культурно. Сделает глоточек, другой – откинется на спинку кресла и думает как бы объегорить сидящего рядом коллегу из вражеского стана. Стал замечать кружащихся над головой пчел. В чем дело? Я держал два улья. в мастерскую пчелы не залетали. Вышел в сад и увидел комическую сцену: по усадьбе бегает поэт Владимир Фирсов и отмахивается от пчел. Я побежал к веранде дома, увлекая за собой поэта. Тут веником отогнал от него пчел и спросил: – Ты к ульям, что ли, подходил? – Ну да, хотел посмотреть, как они живут, шельмы. А они, как собаки, кинулись на меня. Изо рта Фирсова шел густой сивушный запах. – Пчелы пьяных не любят. – Какой же я пьяный? – вскинулся поэт и громыхнул тяжелым посохом, – кстати, подаренным Шевцовым. – Для них и рюмки достаточно, – старался я смягчить грубоватую аттестацию. – Они пьяного за версту слышат. – Опять – пьяный! Да ты что, Иван! – где ты видишь пьяного? Ты как теща моя: я воду пью, а ей мерещится водка. У меня со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было. – Если вчера пил – тогда конечно. Фирсову послышалась издевка и в этих моих словах, он сжал в кулаке оленью голову посоха, выкатил на меня коричневые, еще не остывшие от вина глаза. – Ну, Иван! И ты туда же: мораль читать. Я к нему от жены и от тещи сбежал, они мне всю плешь переели, а и тут покоя нет. Ты лучше винишка налей – того, что Надежда твоя из черной смородины сделала. «Опять пить!» – подумал я. И тут же дал себе зарок: на этот раз – ни капли!.. Выкатываю из-за шкафа громадную, литров на пятьдесят, бутыль, наполняю графин. Краем глаза вижу, как весь засветился мой гость. Придвинулся к столу, крякнул от нетерпения и принялся прочищать нос. У него был застарелый гайморит, и он часто и шумно шмурыгал носом, впрочем, не без некоторого артистизма и изящества. Наполнил бокал темной густой настойкой, подаю Фирсову. – А себе? – зарычал он, обхватывая всей пятерней бокал. – Ты, Володя, пей, а я не хочу. – Как не хочешь? – А так – не хочу и все. Позавчера у Шевцова выпил. – С этим... кулаком? – Каким кулаком? – С Солоухиным. Владимирский окальщик. Он ведь в Москву перебрался. Медведь нечесанный. Перстень показывал?.. Нет. На пальце печатку носит и на ней портрет царя Николая. А окает больше для форсу, чтобы ото всех других отделиться. Он теперь во все щели лезет, знакомства заводит. У меня не задержался, к Шевцову пошел. Михалыч-то у нас – величина. А-а!.. Наливай себе. – Пей один. Не буду я. Голова не на месте. Писать мне надо. — 5 —
|